Андрей Кобяков

Напомню, что кризис 2008 года произошел после феноменально высоких темпов роста, которые в течение восьми лет сопровождали нашу экономическую реальность. Первопричины нынешнего кризиса лежат во внутренней природе самой российской экономики.

Известно, что еще до антироссийских санкций и падения цен на нефть в течение двух-трех лет стабильно падали показатели темпов роста ВВП. Речь шла о том, что рецессия, так или иначе, была не за горами. Снижение цен на нефть и санкции – это только дополнительные факторы.

Поэтому кризис 2008 года был наведен на Россию извне, а сегодняшняя ситуация является произведением самой российской экономики. Многие экономисты, Делягин или Жуковский, уже неоднократно говорили, что «нефтяной бобик сдох», «Нефтяной Титаник идет ко дну». Это очевидно, ибо нынешний кризис указывает на то, что сама экономическая модель себя исчерпала. Даже при высоких ценах на нефть до санкций наша экономика показывала все признаки снижения экономической активности. В этом все дело. Никаких других драйверов экономического роста, кроме нефти, в этой системе за все предыдущие годы не было создано. Мы упустили возможность структурной перестройки экономики с тем, чтобы диверсифицировать потоки доходов. Наоборот, мы все более увязли в этой сырьевой модели.

Нынешний кризис гораздо тяжелее и страшнее, чем кризис 2008 года, ибо имеются свои собственные внутренние предпосылки к печальному развитию ситуации. Уж как три года можно говорить о неадекватности экономической политики. Мы даже не успеваем в позитивных подвижках, к коим я отношу принятие закона о стратегическом планировании. Пока он не может быть имплементирован и вступить в реальную силу, потому что никаких подзаконных актов в его развитии не существует.

Не очень понятно, кто этот закон должен реализовывать, ведь не создано новых органов. По своей сути – это декларативный закон, хотя он дает новые возможности. Мы не успеваем, а действовать нужно совсем иными темпами — категорически менять саму экономическую политику. Во всем мире применяются антикризисные процедуры в бюджетно-денежно-кредитной политике, которые я озвучил выше – увеличение бюджетных расходов. Для меня большая загадка, что мы с таким невероятным упорством не хотим применять методы смягчения денежно-кредитной политики и бюджетного дефицита, который должен был бы финансироваться внутренним долгом.

В нашей системе не работает фетиш, что мы разгоним инфляцию, ибо, чем больше наш Центральный банк борется с инфляцией, тем больше он ее порождает. Нехватка денег в экономике и высокие кредиты уже закладываются в цену продукции и тем самым наводятся в виде инфляционной составляющей на всю цепочку цен.

Нынешняя ситуация напоминает кризис 1998 года. Однако в то время пришел Примаков и начал делать то, что нужно: понизил налоги, вновь поставил Геращенко во главу Центрального банка, который расшил систему неплатежей и организовал всю кредитную активность. Хотя то правительство просуществовало недолго, но оно многое смогло сделать, быстро выведя экономику из кризиса. Выходит, что все дело в том, кто занимается экономической политикой.

Руководство одного из ключевых институтов современной международной финансовой системы – МВФ – приняло решение увеличить долю развивающихся стран в капитале этой структуры на 2,8 процентных пункта до 42,29%. Несмотря на то что это шаг сделан в правильном направлении, его трудно назвать достаточным.

Как известно, в первом полугодии в Германии наблюдается резкий прирост ВВП до рекордных значений за 30 и более лет. Причина этого явления – спрос со стороны Китая, который в условиях кризиса играет роль локомотива мировой экономики. Как я уже говорил, сегодня ни у кого не может оставаться сомнений в том, что Китай является не только «мировой фабрикой», но и ключевой страной с точки зрения обеспечения мирового спроса. Фактически он уже начинает заменять в этом качестве США.

Указанные подвижки в распределении долей квот в МВФ не только несущественны, но и не отражают сложившиеся реалии. Это не более чем косметические меры. Помнится, представители Китая еще около 3 лет назад на одной из сессий МВФ в Нью-Йорке заявляли, что, по их мнению, их квота в капитале этой организации должна составлять не меньше 27,5%, поскольку эта пропорция соответствовала бы их вкладу в мировой экономике. Сейчас же мы видим, что на все страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай) в капитале МВФ приходится всего около 14%. Естественно, что такая мизерная подачка никакие амбиции и аппетиты Китая не удовлетворит.

Понятно, что одни пытаются удержать статус-кво, а другие пока не форсируют перевод этой партии в эндшпиль. При этом даже эта оппозиционная борьба идет с выигрышем т. н. «развивающегося мира». И пускай речь идет лишь о символическом перераспределении долей, оно все равно является закономерным отражением изменений мировых экономических и финансовых реалий.

2009 год был богат на всевозможные знаковые события. Но я бы хотел выделить одно, на которое, может быть, не все обратили внимание. Но оно имеет долгоиграющий характер и может принципиально изменить существующие взгляды на мир, на то, как он устроен и какие в нем наблюдаются тенденции. С этой точки зрения самым знаковым явлением для меня явилась экономическая динамика Китая.

Это ответ всем сомневающимся, которые на протяжении многих лет пытались отрицать факт, который был понятен вдумчивым экономистам, - что Китай отнюдь не является страной, зависящей от иностранных инвестиций и экспорта, как это предполагают традиционные представления о Китае. В действительности это государство представляет собой самодостаточную в экономическом отношении систему. Более того, он оказался в наименьшей степени уязвим от того кризиса, который был спровоцирован колоссальным спадом мировой конъюнктуры. Потому что если бы Китай действительно был экспортно-ориентированной экономикой, то мы бы, наверное, увидели бы здесь, соответственно, самый большой в мире спад. Однако последние опубликованные данные показывают, что рост промышленного производства ноября 2009-го к ноябрю 2008-го показал 19% роста.

Это феноменальные темпы. В последний раз Поднебесная демонстрировала нечто подобное в 2007 году. То есть если спад и затронул ее, то очень незначительно. Так что Китай больше не должен ассоциироваться у широкой общественности с «мировой фабрикой». Напротив, он становится главным элементом мирового конечного спроса. Именно спрос в этой стране определяет динамику промышленного производства в странах ЕС (в том числе у его лидеров). Речь идет о спросе на технологии, готовые предприятия, оборудование. Не говоря уже о спросе на сырье. Так, например, в следующем году Китай впервые из экспортера черных металлов, стали и проката превратится в их импортера. Объемы потребления стали в Китае оцениваются в цифру более 550 миллионов тонн. Я напомню, что США производят 100 млн тонн, примерно столько же Япония. А СССР в лучшие годы производил 165 млн тонн. Так что уже исходя из этой цифры можно представить реальные масштабы экономики.

На днях министр финансов Алексей Кудрин высказался в том духе, что рубль после начала кризиса был недостаточно девальвирован. Насколько я помню, около месяца назад он уже прогнозировал курс рубля на конец следующего года на уровне 33-34 рубля за доллар. Наверное, с точки зрения Кудрина, это и не девальвация вовсе. Впрочем, у меня есть некоторые догадки, почему он сейчас пытается форсировать этот вопрос.

Расчеты компании «Неокон», возглавляемой Михаилом Хазиным, показывают, что цифры, заложенные в прогноз Минэкономразвития по росту экономики по итогам этого года, завышены таким образом, что провести девальвацию будет просто необходимо (примерно на 10% до конца года). Причем сделать это резко. В противном случае они не выйдут на прогнозируемый объем валового внутреннего продукта. То есть опять концы с концами не сходятся. Вот и начали снова форсировать тему, связанную с курсом рубля.

Если же фундаментально говорить про этот сюжет, то следует посмотреть, а сделано ли вообще что-нибудь для укрепления конкурентоспособности нашей экономики на глобальном уровне за последние годы, или единственным способом сделать это по-прежнему остается девальвация национальной валюты? Я думаю, что, к глубокому сожалению, у нас на сегодняшний день действительно не существует другого выхода. Мы видим, насколько неконкурентоспособен наш «АвтоВАЗ». Причем нынешняя ситуация очень сильно отличается от ситуации 1998-1999 гг., когда многие наши сограждане пересели на «Лады» и страна переживала бум на отечественные автомобили. Однако спустя 10 лет конкурентоспособность нашего «ВАЗа» не выросла, а, получается, снизилась.

Единственный способ решения этой проблемы - это мощная девальвация, которая выступает как мера запретительного характера по отношению к импортным товарам. То есть покупка иностранного автомобиля для большинства граждан станет просто невозможна. Хотя автопром - это всего лишь та капля, в которой отражается общее состояние экономики, что говорит о слабой конкурентоспособности отечественного производства в целом.

Мы видим совершенно четкий крен, связанный с оказанием помощи именно банковскому сектору. Если мы проанализируем опубликованные официально на сайте правительства антикризисные меры с указанием объемов средств, которые на те или иные меры направляются, то мы увидим, что примерно 90% всех этих средств направляются на поддержку банковского, финансового сектора. Вопрос: а что, действительно надо было спасать только банки? А что, банки оказались действительно в таком тяжелом состоянии, что нужно было предпринимать экстраординарные меры по их спасению? Наконец, можно ли было этим ограничиться, и нужно ли было бы какие-то ограничения вводить с точки зрения объемов дефицита бюджета для того, чтобы выделять средства на поддержку экономики?

Да, можно поддержать банки. Конечно, плохо, когда банки банкротятся - в них лежат деньги наших сограждан. Но с другой стороны, роль банков в экономике связана с их кредитной деятельностью, и все эти меры поддержки, они что, привели к увеличению кредитования реальной экономики? Нет. Они что, привели к тому, что мы восстановили докризисный уровень кредитования потребителей? Нет. Мы что, каким-то образом списали уже безнадежные долги, по которым невозможно расплатиться предыдущим заемщикам и начали новый кредитный процесс? Нет.

Тогда что мы сделали? Мы всего лишь укрепили некую капитальную базу банков как некую самоцель. Получается, что мы спасали банки ради них самих. Но с учетом, что их клиенты на самом деле при этом оказались в худшем положении, это спасение выглядит каким-то нонсенсом на фоне того, что происходит.

Есть ли альтернативные примеры в мире, когда существенная поддержка оказана была именно реальному сектору? Посмотрите на Китай, Китай 4 триллиона юаней потратил на поддержку реального сектора, а это примерно 600 миллиардов долларов по официальному курсу. А мы должны иметь в виду, что в действительности, учитывая реальную покупательную способность юаня, я думаю, что это как минимум в четыре раза больший объем средств в долларовом выражении. И это только через бюджетные механизмы. А только в первом полугодии 2009 года еще и китайские банки выдали кредитов на 7,4 триллиона юаней.

Россия является преемницей Советского Союза, Советский Союз в свою очередь является преемником Российской империи, поэтому можно сказать, что мы в принципе уже на протяжении ряда столетий проживаем на одной и той же территории и имеем дело с одними и теми же фундаментальными условиями для российской экономики. Несмотря на территориальные потери, Россия продолжает оставаться одной из крупнейших стран мира, по территории крупнейшей, по населению однозначно входим в первые семь стран. Мы имеем совершенно уникальную ситуацию для России, потому что подобное сочетание численности населения и территории означает следующее: мы практически самодостаточны в экономическом отношении и можем иметь квазиавтаркическую экономику.

Подобная обширная территория, находящаяся в разных климатических зонах, предполагает, что мы можем обеспечивать себя большинством сельскохозяйственных товаров. Некоторые тропические фрукты здесь не растут, но это исключение. Во-вторых, подобная территория обеспечивает уникальный набор и сочетание практически всех природных ископаемых. В ресурсном отношении (включая численность трудовых ресурсов) мы абсолютно самодостаточны, а что касается численности населения, то эта численность достаточна для того, чтобы обеспечивать емкий внутренний рынок, позволяющий работать основным промышленным отраслям в наиболее экономичном режиме, то есть в режиме оптимальной концентрации, обеспечивающей эффект экономии на масштабах производства. Для большинства отраслей современной экономики численность населения России достаточна как потенциальный рынок.

Французский историк Фернан Бродель вместе со своим учеником (а ныне продолжателем его дела) Иммануилом Валлерстайном в свое время ввели понятие «мир-экономика». Согласно их концепции, объективным и закономерным является постоянно реализуемый в истории процесс формирования относительно замкнутых макрорегиональных хозяйственных комплексов - «миров-экономик», каждому из которых его внутренние связи и обмены придают определенное единство. Замкнутость «мира-экономики» является выражением самодостаточности, для чего прежде всего необходимы полнота воспроизводственного комплекса, ресурсная самообеспеченность и достаточная емкость внутреннего рынка. Большая степень замкнутости экономики обеспечивает стабильность воспроизводства, делает его слабо чувствительным к резким кратковременным колебаниям мировой конъюнктуры.

Такое уникальное положение есть всего лишь у нескольких счастливых наций в мире. Например, США, Китай, Индия, Бразилия, Европейский cоюз (если принять взаимную торговлю между странами ЕС за внутреннюю, то на торговые связи с другими регионами и странами приходится в денежном выражении не больше 10% от суммарного объема европейского ВВП).

К состоянию «мира-экономики» всегда на протяжении своей истории тяготела и Россия.

Да, теперь у нас теперь нет хлопка Средней Азии, который был еще недавно, но в целом все-таки эта система во многом является самодостаточной. Исходя из этих условий, нужно оценивать степень вовлеченности России в международное разделение труда. По моим расчетам, она избыточна раза в три по минимальным оценкам. Советский Союз имел соотношение импортной квоты в валовом внутреннем продукте, не превышавшее 3%. Теперь эти 3% в рамках нынешней территории и населения России могут быть уже недостижимой величина, но ясно, что мы должны укладываться в величину 7-10%.

Несмотря на определенные усилия, предпринимаемые правительствами различных стран, которые направлены на устранение всевозможных торговых барьеров, протекционизм в целом так никуда и не делся. Вопрос только в том, что он меняет свою форму, и от форм более открытых он переходит к более замаскированным.

Если традиционные протекционистские меры, такие как уровень тарифной защиты (т. е. таможенные пошлины), уровень квотирования (т. е. количественное ограничение импорта) и т. п. действительно ослабевают, то им на смену приходят совершенно другие меры. Приведу пример известных «мясных войн» между ЕС и США. Вводятся определенные стандарты, скажем, на генномодифицированные продукты, или находят в какой-то небольшой партии, предположим, следы животного заболевания, и запрещают на долгий период импорт из этой страны совсем. Все эти меры, которые внешне имеют характер санитарной защиты, на самом деле исполняют те же функции, которые до этого исполняли традиционные квоты на импорт.

То же самое касается и технических стандартов: их постоянное повышение, видоизменение приводят к тому, что производителям в мире нужно подстраиваться под эти новые стандарты. Это подчас вызывает отзыв целой партии товара, уже направленной в ту или иную страну, для того, чтобы подвергнуть ее определенной переделке.

Мы понимаем, что это будет накладывать дополнительные транспортные и трудовые издержки. Чем подобная мера, по большому счету, отличается от таможенной пошлины? Всего лишь формой.

Кроме того, существует огромный рынок государственных заказов, где есть закрытые тендеры, закрытые аукционы, где точно так же можно оказывать протекционистскую поддержку отечественному производителю.

И вообще, мне кажется, что при ослаблении США и укреплении Китая и других динамично развивающихся экономик (а это - уже совершенно очевидная тенденция) во многих странах «старого развития», в т. ч. и в США, протекционистские настроения будут только нарастать.

Начнем с того, что у нас нет специальных форм бизнеса, которые бы работали с инновациями. Я имею в виду всякие венчурные фонды и тому подобные организации, которые существуют, например, в Соединенных Штатах. Поэтому нам в любом случае следует здесь рассчитывать больше на активность, которая будет, так или иначе, организовываться государством. Причем замечу, что и за рубежом большая часть серьезных инноваций все равно не минуют какой-то фазы государственной поддержки. Серьезные инновации требуют серьезных фундаментальных исследований и поддержки ученых, по крайней мере, на первом этапе. Поэтому во всем мире существуют такие формы, как «инновационные инкубаторы».

Есть такой опыт в Израиле, в Японии, Китае. Есть в той же Японии специально созданные технополисы. Они в свое время серьезно изучали опыт академгородков в Советском Союзе, а также опыт Силиконовой долины в Соединенных Штатах и взяли оттуда все то лучшее, что они могли, и добавили то, что касается национальной специфики. В Соединенных Штатах развита университетская наука, у нас она развита в меньшей степени, зато здесь был мощный потенциал академических институтов и отраслевых институтов, и особенно военных институтов, связанных с оборонным комплексом. По большому счету, вокруг них должны образовываться научные парки, промышленные парки и площадки, где можно было бы проводить первичный НИОКР, то есть этап опытно-конструкторских разработок. И на этот период абсолютно необходима финансовая поддержка. Вполне возможно, наверное, организовать ее в рамках государственно-частного партнерства, но государство - все равно необходимый элемент.

Как работают такие «инкубаторы»? В Израиле финансируются, предположим, одновременно не менее 300 разработок в рамках такого «инкубатора». Они знают, что на уровень коммерческого успеха выйдет не больше 5 из этих 300. Возможно, еще 10-15 смогут себя только окупить. Но прибыль от тех 5 может покрыть все издержки, которые связаны с 300 инновациями, большая часть которых обречена на неудачу.

Естественно, государство должно оговорить себе определенную долю в коммерческом использовании в дальнейшем этих продуктов, и таким образом оно возвращает себе потраченные деньги.